Рафаэль Арамян - Неоседланные лошади [Сборник рассказов]
Эту песенку когда-то распевали влюбленные этого города, а я услыхал ее много сотен лет спустя и теперь повторяю ее незатейливые слова «Эй, парнишка с серебряным поясом…».
На противоположном берегу реки — разрушенные стены погибшего города. «Неужели столько камней могли обрушить влюбленные пареньки? — спрашиваю себя и отвечаю: — Не будь таким наивным, ведь прекрасно знаешь, что город разрушили орды завоевателей». Да, я знаю это, и все же мне не хочется сегодня вспоминать свирепых кочевников. Наивная древняя песенка щемит мне душу. И я думаю о том, что в конце-то концов юноша наперекор просьбам девушки перелез через стенку и, стоя под ее окном, принялся бы умолять ее:
— Выйди, девушка!
Выдь, голубушка!
И на косы взглянуть позволь!
— Ай ты, парень шальной,
А на что тебе?
Не видал ты каната, что ль?
Любимая, мне думается, заштопала его порванную одежду.
Передо мной разрушенные стены погибшего города, повсюду видны заросшие травой, обтесанные камни, узорчатые карнизы, рухнувшие колонны и купола, а над зубцами стен струится свет и витает древняя песенка «Эй, парнишка с серебряным поясом…».
Рассказывают, что однажды из этих ворот вышел какой-то странник и спросил у стражей, можно ли, мол, еще засветло добраться до такого-то места, если гнать коня весь день. И стражники спросили его:
— А конь свой или чужой?
И он ответил:
— Чужой.
— Тогда доберешься.
Рассказывают еще, что когда хозяин коня добежал запыхавшись до ворот, странник был уже далеко, и он схватился в отчаянии за голову и воскликнул:
— Горе мне, мой бедный конь не выдержит такой скачки.
Рассказывают, что с тех пор каждый раз, когда всадник въезжал в город или выезжал из него, стражи спрашивали его:
— Твой конь или чужой?
На стене полуразрушенной церкви сохранились солнечные часы, по которым когда-то определяли время въезда и выезда караванов. Теперь они бездействуют. Выпал их бронзовый стержень, и навсегда исчезла отбрасывавшаяся им тень. На другом краю стены высечен символ вечности. День-деньской смеется он над сломанными солнечными часами, ехидно приговаривая:
— Вы хотели разделить вечность и опровергнуть меня!
— Когда же это? — спрашивают солнечные часы.
— В те времена, когда в наш город еще приходили и уходили купеческие караваны.
И солнечные часы улыбаются, довольны, что вечность, чтоб подтвердить свою правоту, вынуждена ссылаться на свидетельства быстротечного времени.
Так живут на стене полуразрушенной церкви сломанные солнечные часы и вечность и, опровергая друг друга, утверждают и вечность и быстротекущее время.
Эх, Вараздат, Вараздат, как же мне поведать твою историю, если рассказ о тебе начинается неуверенным утверждением: «Жил или не жил, было то иль не было», да и сам я не знаю, существовал ли ты.
Итак, жил некогда в этом городе Вараздат, богатый и жадный, властолюбивый и жестокий патриций… И когда небывалый голод наступил в стране, и жернова обгладывали друг друга, умирающие бедняки с мольбами о корке хлеба простирали к нему руки, Вараздат отрубил эти руки, чтоб не беспокоили его понапрасну. Так и жил он, довольный собой и безрукими людьми, пока однажды, гуляя по берегу реки, не упал в воду. Увидев это, какой-то чужестранец, который не знал его нрава, протянул руку, чтобы вытащить его, а разъяренный Вараздат выхватил меч и…
Рассказывают, что, лишь став тонуть, он понял, что своим мечом отрубил единственную руку, когда-либо протянутую для его спасения.
Рассказывают, что на этом и кончается история Вараздата, но поскольку она начинается неуверенным утверждением — «жил или не жил, было то иль не было», то мне кажется, что Вараздат и по сей день тонет, отрубая руки, — и те, что просят у него помощи, и те, что подают ему помощь.
Рассказывают, что много веков назад ходил по городу человек, ведя на цепи волкодава, и кричал:
— Собак нужно душить собаками!
И где бы ни завидел собаку, спускал с цепи своего волкодава, и тот разрывал и душил дворовых собак. И наступил день, когда в городе не осталось ни одной собаки. Но хозяин волкодава продолжал ходить по улицам и кричать:
— Собак надо душить собаками!
Состарился и издох его волкодав.
Когда пришла зима, в город спустились с гор стаи волков. Но не было ни собак, чтобы залаять, ни волкодавов, чтобы сразиться с волками, и опустел город.
Рассказывают, что одним поздним вечером в этих местах проходил пастух. Ворота были закрыты, и он заснул под городской стеной. В полночь в одной из церквей раздался голос пророка Ильи:
— Люди, восстаньте ото сна, пробудитесь, под стеной спит царь ваш, ступайте и приведите его!
Проснулся священник, вышел на улицу в одной рубашке и, свесившись со стены и увидев, что под ней лежит какой-то пастух, вернулся домой и заснул. Но голос снова воззвал:
— Восстаньте ото сна, пробудитесь, под стеной спит царь ваш, ступайте и приведите его!
И опять встал священник и, увидев, что под городской стеной лежит пастух, вернулся и снова заснул.-
На заре послышалось вновь: «Восстаньте ото сна…» Но священник даже не пошевельнулся. И спавший под стеной пастух встал и ушел со своими овцами.
Я часто думаю о некоронованном пастухе и о городе, который, оставшись без царя, погиб, опустел и умолк навеки.
* * *— Прохожий теныо промелькнет и будет позабыт, — говорит лукавый византиец Джундику-Брджашену. — Оставь же свою страну и иди к нам, в Византию. Многие ваши мастера — зодчие, ваятели — снискали у нас себе славу, почести, приобрели богатство. Не прогадаешь и ты.
Византиец развязывает мешочек с золотыми дирхемами. Джундик-Брджашен, тот, кто воздвиг башни и городские ворота, лишь улыбается в ответ. А византиец твердит свое:
— Сам посуди: стоит ли укреплять, то, чему завтра суждено рухнуть, обратиться в прах. Скоро не станет вас, армян, исчезнете с лица земли. Не тратьте же понапрасну свои умы и таланты, объединитесь с нами, как встарь вы не раз поступали с другими народами. Лев неверных уже занес над вами грозную лапу свою.
— Знай, византиец, — пусть лучше нас растерзает лев, но на нашей земле, чем жить нам под властью лис на чужбине. Таково мое последнее слово. С добром пришел к нам, подобру-поздорову и возвращайся восвояси.
— Воля твоя, поступай, как знаешь, но сперва подумай: недаром ведь говорят, что бродячая лиса знает больше, чем спящий барс. Пройдут века, и ты сам и народ твой будут преданы забвению. Таково мое последнее слово. Оставайся же с миром.
Так сказал он много веков назад, а сегодня я пишу об этом, пишу по-армянски, на том самом языке, на котором Джундик-Строитель высек на стене армянские письмена о своих деяниях: «Башни и ворота сии воздвиг я, Джундик-Строитель».
Не всякий проходит тенью, не всякий позабыт!
Перевели В. Власов и С. Казарян
Примечания
1
Лаглаго — аист.
2
Хачкар — каменный крест.
3
Ван — город в Западной Армении, находящийся в настоящее время на территории Турции.
4
Танапур - суп из кислого молока и пшеничной крупы.
5
Вардапет — архимандрит.
6
Фараджа — ряса.
7
Банджар — съедобная трава.
8
Антуни — бездомный.
9
Майрик — мама, матушка.
10
Хариб - странник, человек, ушедший в чужие страны на заработки.
11
Явшан — род полыни.
12
Реан — пряная съедобная зелень.
13
Шепелявый Давид — герой армянского народного героического эпоса «Давид Сасунский».
14
Перевод А. Казакова.
15
Марута — гора, священное место погребения героев эпоса «Давид Сасунский».
16
Вагаршапáт (ныне город Эчмиадзин) - одна из древних столиц Армении, где расположен монастырь, основанный в начале IV века, и находится резиденция духовного главы всех армян - католикоса.
17
Айрик — отец.
18
Сипан — гора в Западной Армении.
19
Оровел - песнь армянского пахаря.
20
Сасун — сорт табака.
21
Перевод А. Казакова.
